11 Жовтня 2014
1995
Интервью с московским журналистом и писателем Владимиром Губаревым, в котором он рассказал о том, насколько советское руководство было безграмотным в вопросах мирного атома, и о том, как Михаил Горбачев спас его от расправы за "антисоветскую" пьесу.
Интервью с московским журналистом и писателем Владимиром Губаревым, в котором он рассказал о том, насколько советское руководство было безграмотным в вопросах мирного атома, и о том, как Михаил Горбачев спас его от расправы за "антисоветскую" пьесу.
Как, по вашим наблюдениям, в мире относились, если так можно выразиться, к чернобыльской проблематике?
— Вы знаете, равнодушных к ней людей не было. От Востока и до Запада. Не было. Мне запомнилось, как восприняли мою пьесу "Саркофаг" в Хиросиме. Это была потрясающая постановка. Огромный зал, две тысячи человек. Кончился спектакль и… молчание. Я смотрю, первые ряды плачут, и актеры плачут. Я не мог понять – почему. Оказалось, треть (актеров – Ред.) театра погибло во время бомбардировки Хиросимы.
Меня сделали почетным гражданином города. Я потом был пару раз в Хиросиме – с меня денег там не берут.
Я тогда считал, что Чернобыль должен был стать национальным символом, который мог объединить очень много людей во имя будущего, во имя борьбы за мир. Но Горбачев это не поддержал.
Почему?
— Не знаю. Я предлагал: давайте устроим встречу ядерных держав. Добейтесь, чтобы это было как в Хиросиме. Но не пошли на это.
Дома у драматурга и телеведущего Владимира Губарева
И все-таки, как получилось, что именно вы прилетели в Чернобыль через несколько часов после трагедии? Потому что вы были редактором отдела науки в газете "Правда"?
— У меня была первая форма допуска к секретным объектам. Я был в свое время на мирных ядерных испытаниях. В "Правду" я пришел в 60-е освещать именно проблемы космоса и ядерных исследований.
О том, что случилось в Чернобыле, я узнал через час. Я достаточно быстро понял, что происходит. Позвонил Александру Яковлеву, секретарю ЦК, и сказал: "Не надо этого скрывать". Он мне ответил: "Забудь. Иначе положишь партийный билет". Но у меня были хорошие контакты с министром, со всеми атомщиками. Шел спецборт, и я полетел. При подлете все было видно, все ясно…
Дело вот в чем. В начале никто не мог понять, что произошло, в том числе и директор ЧАЭС Виктор Брюханов, и все остальные. И в Москве не могли понять, потому что информация была противоречивой и абсолютно не понятной.
И что самое главное: Брюханов наврал по уровню фона. На станции не было средств для измерения таких уровней радиации. И это очень многих людей сразу погубило. Пожарные абсолютно нелепо погибли. Им же, как положено: погасил и стой, проверяй, чтобы очаг снова не загорелся. Вот они и стояли на крыше над этим гигантским фоном, поэтому и получили сумасшедшую дозу.
Я сразу же взял в Курчатовском институте дозиметр. А в Киеве в это время никто ничего не понимал… Но знаете, было несколько вещей, благодаря которым повезло просто феноменально. Например, первый выброс из реактора прошел в 100 метрах от высотки в Припяти.
Зона отчуждения. Архивное фото
— Тогда бы мы имели 5-10 тысяч лучевых заболеваний. Второй раз повезло, когда ветер все это понес на север – Полесье все-таки малонаселенный район. Слава Богу, что все это не пошло на Киев в первые же дни. Ветер изменился только 2 мая.
Самая смелая женщина была в Киеве – председатель Верховного Совета Украины Шевченко, все остальные всего боялись. И секретарь Киевского обкома партии Ревенко, конечно, был молодцом. А вот Щербицкий не понимал ситуацию, прежде всего потому, что ему все время докладывали неправильно.
Был такой эпизод. Идет заседание бюро украинского ЦК. Он мне говорит: "Ну что вы там пишете в "Правде"? Вот смотрите – радиация ноль". Отвечаю Щербицкому: "Так к вашему дозиметру батарейки уже десять лет, как не выпускают".
Защитить население было довольно легко, были таблетки. Грамотным людям было ясно, что опаснее всего детям, потому что детская щитовидка мгновенно берет йод. Таблетки надо было раздать – и все, не было бы проблем. А сейчас мы имеем десятикратное увеличение онкологических заболеваний по щитовидке. В общем, много натворили глупостей. Неграмотная публика была…
Первые две недели не было нужной аппаратуры, была полная неразбериха. Это первое.
И второе. Еще была страшная вещь – не знали, что происходит с топливом. 9 мая увидели еще одну точку горящую внутри. Горел графит, а ведь уже думали, что погасили. Ничего не ясно было. Вот ты идешь и видишь камень. И не поймешь, это камень или кусок твела? Всего погибло 29 человек. Но спасли четверых, у которых было по 10 смертельных доз. Спасли наши врачи. В СССР была биофизика, и были такие специалисты как Гуськов, Ильин, Баранов. Наши медики спасали абсолютно безнадежных людей. Не попади эти больные в шестую клинику в Москве, не попади они к этим врачам, они бы погибли.
А вот если бы ветер был южный и выброс из реактора сразу пошел на Киев, была бы после этого жизнь в столице Украины?
— Была бы. Это приблизительно, то же самое, что произошло в Баварии. Об этом мало говорят, но там повышение радиационного фона было в раз десять больше, чем в Киеве. Было бы то же самое, что было в Швеции, когда радиация убила миллион оленей. Основное излучение во время Чернобыльской аварии пришлось на десятикилометровую зону. Основной удар пришелся на пожарных и операторов станции.
Зона отчуждения. Архивное фото
Чернобыль открыл совершенно другую вещь. Через год были списаны все руководители атомной станции. Почему? Один умирает от инфаркта, другой – начальник смены – умирает от инфаркта. Радиация способствовала не появлению лучевых болезней, а инфарктов.
В записке в ЦК партии от 7 или от 8 мая я писал, что надо убрать молодых солдат, так как это может сказаться на деторождении, – и они были убраны. И потом туда бросили "партизан" (резервистов – Ред.).
А с Михаилом Горбачевым вы говорили по поводу Чернобыля?
Говорил. Он поначалу вообще ничего не понимал, что происходит. И вообще считал, что это физики устроили против него заговор. Он никому не верил, всем перезванивал, перепроверял. Один и тот же вопрос задавал разным людям, не догадываясь, что мы потом вечером встречаемся и говорим об этом. "Мне сегодня вечером звонил Горбачев и спрашивал про это…". Другой: "… и мне звонил и тоже самое спрашивал".
Но, чтобы быть справедливым, я ему все же очень признателен. На меня поступила записка в ЦК в 1987 году, что я антисоветский человек и моя пьеса используется антисоветскими силами – и поэтому я должен был быть исключен из партии.
А кто написал?
— Группа товарищей. Между прочим, и с Украины тоже. Писатели и ученые. Вопрос был подготовлен для доклада на Политбюро. Я, кстати, был последним писателем, которого там обсуждали. Но с заседания Политбюро я вышел с правом ездить по всему миру и говорить все, что думаю. И это сделал Горбачев. Он сказал: "Ну, написал он пьесу, ну и пусть сам ее ставит".
Я говорю: "Я не могу ее ставить, потому что до этого я был редактором "Правды", а теперь антисоветский человек. Меня никуда не выпускают, а у меня премьеры в Вене, Лондоне и Стокгольме". Тогда Горбачев: "Да пусть он ездит". И мне записали: "Пускать везде. С женой".
Так что тут я ему признателен. Но вообще-то… Абсолютно неграмотные люди были в руководстве: и он, и другие. Живя в ядерной стране, никто, по сути, не знал, что такое ядерное оружие, что такое атомная станция.
