11 Лютого 2014
2367
Акции протеста происходили в Киеве издавна, но поначалу они носили такую странную, на современный взгляд, форму, что демонстрациями назвать их довольно трудно. Согласно Магдебургскому праву, Подолом руководили должностные лица, избиравшиеся на общих городских собраниях.
Акции протеста происходили в Киеве издавна, но поначалу они носили такую странную, на современный взгляд, форму, что демонстрациями назвать их довольно трудно. Согласно Магдебургскому праву, Подолом руководили должностные лица, избиравшиеся на общих городских собраниях.
Акции протеста происходили в Киеве издавна, но поначалу они носили такую странную, на современный взгляд, форму, что демонстрациями назвать их довольно трудно. Согласно Магдебургскому праву, Подолом руководили должностные лица, избиравшиеся на общих городских собраниях. Карьера тогдашних чиновников напрямую зависела от их репутации среди избирателей. Чтобы уменьшить шансы на выборах того или иного служащего ратуши, горожане подвергали его общественному поношению. Для этого устраивали под окнами его дома своеобразные мирные демонстрации, носившие название «кошачьих концертов».
Протестующие не били окон, не врывались в дома, не ломали мебель. Они просто шумели, свистели и извлекали неприятные звуки из приносимых с собой музыкальных инструментов. В награду за свои труды «негодующие граждане Подола» получали выпивку от конкурентов посрамляемых ими кандидатов.
«Вся компания вокруг дома воет и кричит на разные голоса, но при этом ни побоев, ни битья стекол не полагается»
После отмены Магдебургского права «кошачьи концерты» еще долго не теряли своей актуальности. Они применялись против тех городских деятелей, которые сумели чем-то сильно насолить горожанам.
В начале ХХ столетия «кошачьего концерта» удостоился гласный городской думы, соучредитель черносотенного Союза русского народа в Киеве Филипп Ясногурский. В своем рассказе «Бабий бунт» он подробно описал, как подвергся осмеянию со стороны сограждан в 1908 году. Сначала его дом на Глубочице обступила огромная толпа женщин и мужчин. Некоторые из них, пишет он, были «с дрекольями в руках, женщины захватили даже грудных младенцев». Вся эта толпа, окружив дом ненавистного чиновника, поначалу просто шумела и кричала. Потом началось ритуальное публичное поношение.
«Это уподобляется, — писал Ясногурский, — маскараду, какой обыкновенно бывает на масленице. Наряжаются люди в шутовские костюмы разных фасонов и толпой идут безобразничать перед окнами… Женщины изображают из себя свиней, коров, а мужчины — ослов, баранов, собак, петухов и других скотов.
Эта компания воет, лает, хрюкает, мяукает, кукарекает, орет и кричит на разные голоса — хоть святых выноси, но при этом ни побоев, ни битья стекол не полагается».
В наши дни бытует мнение, будто в прежние времена митинги и демонстрации на улицах устраивали революционеры. Но это не совсем так. Монархисты тоже любили собрания с речами и торжественные шествия, только в своем, верноподданническом духе. Легальные демонстрации XIX века отличались театральной пышностью и проходили с большой помпой. На них тратились огромные деньги, а их организаторы проявляли такие чудеса изобретательности, которые даже не снились их идейным оппонентам.
В 1870-х годах мероприятия такого рода стали устраиваться и в Киеве. В то время он слыл чуть ли не главным центром антиправительственного движения. Поэтому имперский Петербург предпринял ряд мер для поднятия престижа царской власти в Юго-Западном крае.
Проведению в Киеве грандиозных политических демонстраций способствовали также частые посещения его августейшей фамилией. В 1870 году был обустроен царский дворец на Липках, и императорская семья стала останавливаться в нем почти ежегодно по дороге на летний отдых в Крым или на обратном пути оттуда. В один из таких приездов и было разыграно грандиозное пропагандистское представление, призванное, по мысли его устроителей, продемонстрировать несокрушимое единство монархии с народом. Состоялось оно поздно вечером 23 августа 1873 года и началось с торжественного выезда самого царя.
«Его величество, — писала газета „Киевлянин“, — с великою княжною, великими князьями и со свитою в экипажах изволил почтить этот праздник своим присутствием и, выехав из дворцового сада в прилегающий городской сад, проехал посреди восторженного народа… Затем его величество возвратился в беседку у дворцового сада, расположенную над Днепром, куда изволила вскоре прибыть и государыня императрица. Вслед затем начался фейерверк. Погода была великолепная: тихая южная ночь как будто нарочно содействовала киевлянам в сердечном их желании угодить государю».
Поражает и размах торжества. В нем участвовали тысячи киевлян, хоры, оркестры, плывущие на пароходах. Декорацией величественного представления служили иллюминированные ночные горы и сама долина Днепра, охваченная с двух сторон огнями. Ничего подобного Киеву прежде видеть не приходилось: «Несметные толпы народа собрались в городском саду и по всему берегу Днепра для присутствия на фейерверке. Неумолчные восторженные крики при виде государя на балконе. Пароходы, блестяще освещенные, с музыкою и песенниками проходили по реке. Весь противоположный берег освещался смоляными бочками. Весь Подол и суда на реке, ярко иллюминированные, равно как и памятник святого Владимира, и высоты, смежные с садом, представляли действительно великолепную картину, которую может создать только живописная прелесть древнего Киева. Государь император неоднократно изъявлял свое удовольствие тем зрелищем, которое ему представлялось, и теми чувствами, которыми встречало его население».
Позже для праздничной иллюминации использовали газовые рожки. Они размещались на фасадах казенных и городских зданий, образуя сложные светящиеся украшения в виде царских вензелей. (Бюсты царей в окнах и на балконах жилых домов по-прежнему подсвечивали плошками и лампами.) На тротуарах с газовых фонарей свинчивались обыкновенные стекла, и вместо них ставились фигурные рожки в виде звезд.
Организаторы акций старались втянуть горожан в свои планы, спровоцировать на скандал, а если нужно — обмануть и подставить под удар полиции
Недовольные царем тайные общества также устраивали свои шествия. Но эти демонстрации не отличались пышностью, и участвовать в них было крайне опасно. На первых порах их организаторы, трезво оценивая свои скромные возможности, задействовали стихийно собравшиеся толпы недовольных властями горожан и на скорую руку переделывали их в политические шествия. Для этой цели, например, в Харькове были использованы обычные уличные беспорядки во время празднования Пасхи 1872 года. Чтобы унять буянов, архиепископ Нектарий пригласил их на молебен в свой архиерейский дом. Но они туда не дошли. В дело вмешались местные революционеры-подпольщики. Над толпой, которая шла за каретой владыки, поднялись красные знамена. Здание городской полиции, оказавшееся на пути шествия, было разгромлено, а сами полицейские разбежались кто куда. Взбунтовавшуюся толпу разогнали лишь залпы подоспевших войск. Такие кратковременные, но очень эффектные столкновения толпы с властями подпольщики называли «вспышкопусканием». Они верили, что однажды одна из таких стихийных, но умело направленных вспышек протеста может привести к революции во всей стране и к свержению монархии.
К уличным демонстрациям революционеры-народники прибегали крайне редко, поскольку каждое такое выступление кончалось для них арестами или разгромом самого подпольного центра. Если все-таки решались на открытые выступления, то нередко маскировали их революционный характер. До самого момента столкновения с полицией они выдавали свои сходки за толпы верноподданных горожан или корпоративные собрания студенческой молодежи. Киевские революционеры-народники умудрились однажды провести свою демонстрацию под видом… похоронного шествия.
«Из всего студенческого движения 1877 года, — пишет активный участник киевского подполья Владимир Дебогорий-Мокриевич, — едва ли не самым характерным эпизодом была демонстрация при водружении креста на могиле одного рабочего, похороненного на Байковом кладбище. Насколько могу припомнить, рабочий этот был из интеллигентной среды… По инициативе студенческой организации собралась толпа молодежи и двинулась процессией через город, неся впереди деревянный крест. Раза два или три толпа останавливалась, и присутствовавшие ораторы, словно Евангелие по усопшему, произносили речи. Как ни странно может показаться, но речи сводились к тому, что „нам надо добиваться конституции“. Насколько в данном случае конституционный вопрос вязался со смертью рабочего, на могилу которого несли деревянный крест, об этом, по-видимому, мало кто заботился. Встречные по пути мещане и рабочие останавливались и с любопытством глядели на процессию, во главе которой — к их удивлению — не видно было ни попа, ни дьякона; но так как впереди все же несли крест, то народ снимал шапки и набожно молился».
Такие демонстрации свидетельствовали о неуверенности их организаторов в своих силах и в то же время — об их высокомерном отношении к самим горожанам, которых они стремились втянуть в свои планы, спровоцировать на скандал, а если нужно — обмануть и подставить под удар полиции.
Позже социал-демократы порвали с заговорщицкой практикой своих предшественников — народников. Им удалось наладить прочные связи со стихийным рабочим движением. Протестные демонстрации стали мощнее и проходили уже под откровенно политическими лозунгами. Но при этом и в новых пролетарских демонстрациях сказывалось влияние народнической идеологии. Это хорошо видно из романа-хроники «Над Днепром-Славутичем» киевского писателя Евгения Кротевича, где подробно описана одна из первомайских демонстраций начала ХХ века. В день пролетарской солидарности более ста рабочих-активистов и подпольщиков собрались на тайную сходку в Голосеевском лесу, а в самом городе ими же было спровоцировано стихийное выступление.
«Учитывая обстоятельства того времени, — пишет Евгений Кротевич, — организаторы празднества перенесли его на следующий после 1 мая воскресный день. Чтобы ввести в заблуждение полицию и жандармов, был пущен слух, что демонстрация состоится на Крещатике недалеко от Думской площади. План удался. Слух о намечающейся в центре города, на Крещатике, массовой демонстрации привел сюда множество зевак, да и обычно в выходные дни здесь гуляло немало нарядно одетой публики. А теперь здесь собралось также много рабочей и учащейся молодежи. Все тротуары и мостовая были запружены толпой. И вот то там, то здесь послышались молодые звонкие голоса: „Да здравствует Первое мая!“ И тут же, как по сигналу, отовсюду высыпали полицейские и жандармы со свистками. С криками „Не собираться! Наза-ад! Расхо-одитесь!“ они двинулись на людей. Гулко загремели по мостовой копыта нескольких сотен коней. С гиком и свистом вылетели из боковых улиц казаки 1-го Уральского полка. Толпа бросилась врассыпную прочь, а за нею — еще не подготовленная к массовым выступлениям молодежь»…
С тех пор прошло немало времени. В городе случались различные протестные выступления. На демонстрации выходили извозчики, нудисты, приказчики и даже любители оперной музыки, которые были очень недовольны архитектурой нового Городского театра (нынешний Оперный театр), построенного в 1901 году на месте сгоревшего здания.
Протестные выступления играли огромную роль и в жизни постсоветского Киева. Многие из них привели горожан к победам. А события 2004 года окончательно закрепили за киевлянами славу мастеров протестных акций. С тех пор улица стала козырной картой в руках оппозиционных политиков. Майданом клянутся. Им угрожают. К нему призывают… Второй Майдан во многом превзошел первый. Он с трудом подчиняется воле политиков, в нем преобладает мятежный дух. Остается только надеяться, что обе стороны разойдутся в конце концов с миром и в истории киевских массовых протестов обозначится новая эпоха. Эпоха результативных диалогов улицы и власти.
Анатолий МАКАРОВ, исторический обозреватель «ФАКТОВ»