Прощание "Славутича"

Последний украинский корабль в севастопольской бухте был взят штурмом. Воспоминания о реальных событиях, происходивших во время захвата судна.Утром, часов в 11, получив информацию, что будет штурм “Славутича”, но не зная, когда именно, я нашел между заборами воинских частей очень удобный пятачок на пригорке, откуда корабль был виден как на ладони.

 

Последний украинский корабль в севастопольской бухте был взят штурмом. Воспоминания о реальных событиях, происходивших во время захвата судна.

“Серый, Серый! Сидите в каюте и не высовывайтесь! И двери откройте, эти отморозки все равно их вышибать будут, – кричал в телефонную трубку мужчина лет 35 с короткой стрижкой и в спортивном костюме. – И Старому скажи, чтоб не высовывался!”

“А я – крыса, сегодня с корабля бежал”, – вдруг понуро сказал другой, ростом поменьше, но очень крепкий. Он явно был сильно пьян и очень переживал, глядя, как к украинскому военному кораблю “Славутич” приближается буксир, на корме которого были хорошо видны несколько десятков рослых парней. Была половина шестого вечера субботы 22 марта.

Утром, часов в 11, получив информацию, что будет штурм “Славутича”, но не зная, когда именно, я нашел между заборами воинских частей очень удобный пятачок на пригорке, откуда корабль был виден как на ладони. Чтобы добраться до места швартовки “Славутича”, нужно было воспользоваться паромной переправой. Катер назывался "Юпитер". Мужчина с барсеткой и бычьей шеей, сидевший у меня за спиной, по телефону деловито договаривался об отправке в Симферополь “группы ребят для поддержки МВД”. Ему кто-то перезвонил. Я вздрогнул – вместо музыкального рингтона из телефонной трубки раздались взрыв, автоматная очередь, а потом крик – “всем лежать лицом вниз, буду стрелять на поражение!” Мужчина снял трубку: “Привет, Кать!”.

 

Национальный флаг Украины развевался на носу “Славутича”, блокированного двумя российскими кораблями. На палубе виднелись несколько человек, было понятно, что кто-то с вещами покидает “Славутич”, без формы, в гражданской одежде и с уже не раз виденными полиэтиленовыми мешками в руках. (Здесь почему-то особенно часто встречаются такие черные мешки с надписью BMW). На пригорок, где я приготовился ждать штурма, подошла пара – мужчина и женщина лет пятидесяти. Стали разглядывать “Славутич”. “У вас там есть кто-то?” – поинтересовался я. “Знакомые”, – уклончиво ответил мужчина в камуфляжных штанах. “Предали ребят, – грустно произнес он. – Ни приказа, ни указаний. Только судом на Украине угрожают”.

Мужчина отошел в сторону, пытаясь проверить, можно ли как-то пробраться к кораблю. Это привлекло внимание караула российских матросов, они дали понять, что не пустят. “Вы, наверное, журналист?” – осторожно спросила меня женщина. Я ответил утвердительно и сразу попросил разрешения включить диктофон. Отказ меня не удивил, но мы разговорились. “Эта эйфория уже проходит, – сказала она. – Люди начинают понимать, что не смогут встретиться с родней, что может быть война. Я не против России. Но нельзя, понимаете, нельзя было вот так взять и отрезать! Еще в феврале никто и не думал, что Крым будет в составе России. Но что началось перед референдумом! Удивительно, как быстро меняется у народа сознание”.

Мне за Украину горько, за Россию – стыдно!

Женщина отошла к своему спутнику, что-то шепнула ему. Он бросил на меня быстрый взгляд и зашагал ко мне. “Хотите пишите, хотите – нет, но я вам скажу: украинцы меня, советского офицера флота, агитировали перейти на их сторону, но никто, слышите, никто и никогда никого не унижал и не клал лицом вниз под дулом пистолета!”. Мужчина заметно волновался, мне даже стало казаться, что ему плохо. “А почему корабли захватывает “оборона Севастополя”, а не российские военные?” – спросил я. Он усмехнулся: “Получается “как бы”, что не боевой противник, а “недовольные граждане” хотят захватить корабль, и по ним стрелять “как бы” нельзя. Только у этих оборонцев в составе всегда спецназовцы – их за версту уже по походке видно. Сами оборонцы никогда боевой корабль бы не взяли! Мне за Украину горько, за Россию – стыдно!”.

Часа четыре спустя, когда я опять подошел к облюбованному пригорку, подняться на него уже было нельзя. Патруль (двое стояли с автоматами наперевес, один флиртовал с девушкой в короткой юбке) остановил меня. “А что, нельзя посмотреть?” – поинтересовался я. “Мы и сами не смотрим!” – ответил один из матросов таким тоном, как будто его “друзья-пацаны” отвели за угол, чтобы “отметелить” сильно проштрафившегося товарища. Но смотреть, как несколько человек бьют одного, не хочется. Стыдновато...

“Пойдем на пирс”, – махнул мне рукой человек, тоже пытавшийся пройти на пригорок. Я поспешил за ним. Вместе с нами шли мужчина и женщина лет сорока пяти и девочка лет двенадцати. Он в вечернем костюме и при галстуке, она – в длинном пальто и на каблуках, девочка с ярким бантом в косичке. “У меня сын будет в штурме участвовать”, – сказал женщина, напомнив мужу, чтобы не забыл приготовить фотоаппарат. “Он и “Тернополь” штурмовал”, – гордо сообщила она мне. Стояли довольно долго. Но девочке стало скучно, а мужчина быстро замерз. Они ушли.

С пирса “Славутич” был виден очень хорошо, но до него было все-таки далековато. К пяти часам стали подтягиваться люди. Рыбак, уже давно здесь сидевший, несмотря на плохой клев, был многословен: “Да капитан там, на “Славутиче” – упертый. Говорит – “не сдамся, буду открывать огонь на поражение. 40 процентов команды уже на берегу. Контрактники даже в воду прыгали и плыли на берег. Тут их матери подбирали и забирали домой. Они ведь многие из Крыма”. Рыбак ругал киевские власти и рассказывал ужасы, которые (“он уж точно знает”) случаются с украинские военными, решившими уехать из Крыма.

Как раз в этот момент к “Славутичу” и стал приближаться буксир. “Началось”, – вздохнул тот, что звонил “Серому”. Откуда-то со стороны раздался женский крик: ”Россия, Россия! Сдавайтесь!”. “Пошла на ...” – выругался один из стоявших на пирсе мужчин. И начал в очередной раз набирать телефонный номер: “Как вы там?”.

Со “Славутича” через громкоговоритель передали предупреждение о противоправности действий тех, кто находится на буксире. Потом заиграла мелодия “Варяга”. “Свою песню так и не придумали!” – злорадно усмехнулся еще один наблюдавший за происходящим. Он стоял в стороне.



“Я сегодня рапорт написал и уволился, – почти плакал тот, что назвал себя бежавшей с корабля крысой. Его зовут Николай, он до сегодняшнего утра был мичманом на “Славутиче”. – А что мне было делать? Против кого мне воевать? За что мне воевать? Я четыре недели провел на корабле! Куда мне ехать, на Украину? И сесть там на 5-7 лет? У меня мать инвалид, ребенок ходит в первый класс в Севастопольской гимназии! Жена. И как я им буду помогать?! Попрошу подождать, пока отсижу?” Я интересуюсь, уверен ли он, что его посадят. Уверен абсолютно – “трех контрактников, которые уволились, в Херсоне арестовали, информация проверенная, в военкоматы дозванивались”. “Я ничего против Украины не имею, я еще сегодня до 11 утра был ох какой украинец! Но мне жена позвонила, сказала – не дай бог! Так что я сегодня напьюсь. А завтра опять пойду служить на “Славутич”. Российский уже. Его к одиннадцатому причалу отгонят, я знаю”.

Свой монолог, обильно снабженный нецензурной лексикой, Николай произносит на фоне гулких ударов кувалды – взобравшиеся на “Славутич” "обороновцы" ломают капитанскую рубку. Раздается взрыв. “Гранаты пошли”, – комментирует кто-то. Картина с рассыпавшимися по палубам людьми напоминает пиратский захват. Рядом нарезает круги катер с автоматчиками – все теми же “зелеными человечками”, которые пока не вмешиваются в “акцию гражданского недовольства”. Стремительно темнеет. Нападающие просят включить для них прожектора. В их свет попадают уже вскрытые двери. Слышны выстрелы, но кто и в кого стреляет – непонятно. Понятно только, что все кончено. И украинского флага, последнего в Севастопольской бухте, уже нет – его сорвали в первую очередь.

Среди тех, кто наблюдал за захватом “Славутича”, была девушка лет двадцати трех, которая за все время не произнесла ни слова. Штурмовавшие уже ворвались во внутренние помещения корабля. Шансов вырваться ни у кого из оборонявшихся не было. Стало холодно. Март ведь. Стемнело и уже почти ничего не было видно, но она не отрывала взгляд от корабля.

Я не стал спрашивать, кто у нее там.


Андрей Шароградский